Любовь и красота

Эстетизация одухотворяет телесные формы полового влечения и человеческого воспроизводства. С незапамятных времен она интимно, тайно содействует биологической и социальной целесообразности, всегда приводя к половой связи не прямо, с животной бесцеремонностью, а по сияющим тропам красоты, эмоционального трепета, эстетического созерцания, радости. Непосредственное чувственное очарование и жизненная полнота озаряются сиянием духа. Само тело становится выразителем сознания.

Эстетизация, присущая любви, возвышает созерцание красоты человеческой сущности, как пролога половой близости. Чем выше культура человека и чем богаче он по своим духовным качествам, тем более эстетизирована его любовь.

Мужчина и женщина, озаренные любовью, всегда воспринимают друг друга сквозь призму взаимной идеализации, духовного орнаментирования. Они видят или им кажется, что они видят друг в друге все лучшее, прекрасное, чтобы не сказать — божественное. Ромео после встречи с Джульеттой в доме Капулетти очарованно говорит: «Любил ли я хоть раз до этих пор? О нет, то были ложные богини. Я истинной красы не знал доныне».

Глубокую связь между взаимной эстетизацией и половой любовью отмечают многие философы. В своем «Трактате о человеческой природе» Д. Юм говорит, что «красота возбуждает физическое влечение». Но эта объективная зависимость, бесспорно, имеет и оборотную сторону. Само физическое влечение заставляет человека видеть в объекте своих чувств большую красоту, чем при обычном восприятии действительности .

По словам Фейербаха, объект любовного влечения возносится к небу и одновременно возвращается на землю. Или, иначе говоря, он объединяет в себе сверхъестественное совершенство бога и осязательную реальность человека. При этом эстетизация, по существу, выражает определенную индивидуализацию образа. Иначе никогда не могло бы осуществиться взаимное притяжение мужчины и женщины. «Вся красота природы, — пишет Фейербах, — сосредоточивается и индивидуализируется в различии полов». Эстетизация — это отрицание стандартизации. Именно понимание индивидуальности образа ведет к осознанию его исключительности и незаменимости как объекта любви.

Девятнадцатилетний Маркс называет Женни чудной, милой, единственной. Он не может найти слов, чтобы выразить свое восхищение ее красотой. В 38 лет Маркс пишет ей, что ее портрет, как он ни плох, помогает ему понять, почему уродливые изображения мадонн средневековья «могли находить себе ревностных почитателей, и даже более многочисленных почитателей, чем хорошие изображения». Признавая фотографию Женни неудачной копией оригинала, Маркс пишет: «Но я совершенствую то, что плохо запечатлели солнечные лучи, и нахожу, что глаза мои, как ни испорчены они светом ночной лампы и табачным дымом, все же способны рисовать образы не только во сне, но и наяву. Ты вся передо мной как живая, я ношу тебя на руках, покрываю тебя поцелуями с головы до ног, падаю перед тобой на колени и вздыхаю: Я вас люблю, madame!» И действительно, я люблю тебя сильнее, чем любил когда-то венецианский мавр... Лишенный возможности целовать тебя устами, я вынужден прибегать к словам, чтобы с их помощью передать тебе свои поцелуи... Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где мне найти еще лицо, каждая черта, даже каждая морщинка которого пробуждали бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни?» Титан революции был титаном и в любви.