Уха с привкусом керосина

Предыдущая глава свидетельствует, что взаимоотношения двух миров – надводного, где безраздельно властвует человек, и подводного, населенного рыбами и их животной и растительной пищей, – в ходе развития наземной цивилизации вступили в состояние конфликта, затеянного человеком, который, по справедливости, и обязан найти пути ко взаимному удовлетворению интересов обеих сторон. Если бы за эту тему взялся драматург, он, очевидно, положил бы в основу своего произведения следующую схему.

Пролог. Времена доисторические. На фоне девственного ландшафта текут полноводные реки и рассыпаны хрустальной прозрачности озера. Рыбы, обильные количеством и отменные качеством, охотно идут на удочки и в сети, люди варят уху, когда хотят и из чего хотят, закусывая зернистой икрой и балыками.

Действие I. Эпоха развития цивилизаций. Реки мелеют и загрязняются, уха приобретает керосиновый привкус, в человечестве выделяется прослойка браконьеров. Реки перегораживаются плотинами, нерестилища заливаются. Речная ихтиофауна, оскудев количественно и качественно, становится достоянием немногих. На долю большей части человечества остаются серебристый хек, тюлька и мускул морского гребешка.

Всеобщая паника. На сцену, бряцая термометрами, барометрами и прочими метрами, выходит наука.

Действие II. Что делать? Пока еще не решено, но кое-какую ободряющую информацию драматург нашел бы в настоящей главе.

С самых отдаленных времен и вплоть до не так уже давних полноводность и рыбообильность российских рек служили предметом удивления заезжих иностранцев, о чем свидетельствуют оставленные ими мемуары и описания путешествий.

Из них нам более других, еще со школьной скамьи, известен Гийом Левассерде Боплан, тот самый «иноземный инженер», про которого мы читали в IX главе «Тараса Бульбы», как он самолично палил из польских пушек по запорожцам. Служа у поляков, француз этот составил и в 1650 году издал весьма дельное «Описание Украины». Описывая природу, быт, нравы, хозяйство страны, он отмечает как особенно рыбные небольшие левые притоки Днепра – Ворсклу и Орель. «В устье Орели, – читаем мы, – рыбаки за один замет добыли с тысячу рыб длиной не менее фута». В XVIII веке воды Днепра населяли осетр, белуга, стерлядь.

Во многих реках бассейна Волги, и в том числе Москве-реке, водилась в немалых количествах форель – холоднолюбивый вид лосося, весьма щепетильный в отношении качества воды.

И в то же время наши летописи, тоже с отдаленных времен, а позже и печатные труды отмечают великое оскудение тех же самых рек и озер, а ученые подтверждают, что так оно и есть и что главную причину этого бедствия составляют невежественные, хищнические способы добычи.

Так, писатель-публицист петровских времен И. Т. Посошков в своем широко известном труде «Книга о скудости и богатстве» писал, что «крестьяне не разумея... въместо снятков ловят молодую рыбу, щучонки, язики и плотички, а наипаче ловят недорослых окуньков. И не токмо дать ей год место перегодовать, но и самые зародыши рыбные ловят, еже менше овсяного зерна, и тем ловом в реках и озерах рыбу переводят. И тех рыбных зародышков, наловя и высуша, за четверик возмет гривне две, а естьли бы выросла в два года, то было бы возов десять или болши из четверика. Ныне жалуются на рыбу, глаголя: «Плох де лов стал быть рыбе». А отъчего плох стал, того не выразумеют; ни от чего иного плох стал быть лов, токмо от того, что молодую рыбу выловят, то не ис чего и болшой быть».

На тот же обычай вылова мальков окуня, «остреченков», жалуется и академик Н. Я. Озерецковский в своем описании путешествия на озеро Селигер в 1772 году.

В густо населенной Западной Европе обстоятельства складывались несколько иначе. Здесь водяная мельница, фабричная плотина, судопропускной шлюз на небольшой реке, канал с бечевником составляли давнюю и обязательную принадлежность ландшафта. И тому, в чьей собственности находился подпертый плотиной или шлюзом участок реки, принадлежало и право лова. И он, естественно, был заинтересован, чтобы это право не оказалось фиктивным. Чтобы река не обезрыбилась, хозяин подпорного сооружения обеспечивал проход рыбы к нерестилищам и местам нагула, устраивал в обход плотины рыбопропускные каналы или лотки. Примерно до 80-х годов прошлого столетия промышленность довольствовалась плотинами с небольшими напорами и водохранилищами-прудами с суточным, а то и полусуточным запасом воды. В таких условиях нетрудно и недорого было соорудить для пропуска рыбы канал из верхнего бьефа в нижний. Рыбоходные устройства такого простейшего типа сохранились и до сих пор. Так, например, чтобы преодолеть плотину двухметрового напора на реке Сусквеганна (США), сельдь поднималась по деревянному лотку длиною 36,6 метра с уклоном 1:20, преодолевая довольно большую скорость течения в 4,5 метра в секунду.

При более высоких перепадах приходилось строить рыбоходы с более крутым уклоном. В таких случаях, чтобы скорость течения не превышала физических возможностей рыбы, в лотке устраивались зубья, пороги, неполные перегородки самой разнообразной конструкции. В 1881 году в Норвегии на реке Сир в обход одного водопада был построен лотковый рыбоход с подъемом на 27,2 метра и уклоном в одну восьмую, то есть примерно 125 метров падения на километр длины. В природе река с таким уклоном – это бурный поток, несущийся с бешеной скоростью в горном ущелье, но в данном случае, укротив ярость воды устройством перегородок, гидротехники даже в суженных местах ухитрились снизить его скорость до приемлемых пределов и разделили тремя бассейнами, в которых рыба могла бы немного отдохнуть. Все же впоследствии лотковые рыбоходы с перегородками различной формы строились с более пологими уклонами и главным образом на низконапорных плотинах. Для лотков системы Дэниля, вооруженных зубьями особой формы, (у нас такой построен на Земоавчальской ГЭС) голландская рыболовная инспекция установила предельную высоту подъема в 5,5 метра.